Владимир Казаков - Вечный порт с именем Юность

Ветер поутих. Под серыми облаками снежинки лепились одна к другой и падали гроздьями. Зато земля прояснялась, и было заметно, как вопреки воле пилотов она притягивает к себе обледенелый вертолет. Можно и нужно было идти на вынужденную посадку, не ожидая, пока разрушится хвостовой редуктор. Но пилоты увидели качающийся луч аэродромного прожектора, и «чувство дома» заставило их продолжить полет. Ведь оставалась минута, не больше.

– Очистили! – прокричал бортмеханик, показывая пальцем на убегающий с посадочной полосы бульдозер.

Хвостовой винт заскрежетал на последней прямой. Крупно задрожали борта. Дернулись ножные педали. Вертолет бросило влево.

Батурин схватил управление, завалил правый крен и опустил нос машины. Она круто пошла на аэродром. Дрогнула – бортмеханик скатился с лесенки и, задевая коленки рыбаков, побежал в заднюю часть грузовой кабины: там безопаснее. Наташа обеими руками вцепилась в штурвал.

– Отказал хвост, авторотирую! – передал по радио Батурин, ударив по лапкам магнето.

Мотор заглох в кабине до грусти тихо. Вертолет подчинялся рукам Батурина. Но только до земли. Там винт потеряет обороты, вертолет заартачится, инерционные силы развернут его влево, и он упадет на правый борт. Справа сидит Наташа. Тяжелый редуктор винта сорвется с рамы и обрушится на девушку. Батурин знал: так уже случалось с другими. Они тоже сидели справа… И он провожал их, шел впереди, нес черную подушечку с орденами. Так уже было. Значит, нужно положить вертолет на левый борт. Все правильно, на левый! И тогда… добрым словом помянет тебя Антоша Богунец…

Серая полоса и желтые аэродромные огни приближались. Вот сейчас правое колесо чиркнет по припорошенному бетону, оставит длинный ребристый след. Батурин потянул штурвал влево. Но штурвал не шел. Метнув взгляд в сторону, Батурин вскрикнул от негодования: Наташа, сжавшись в комок, уперлась ногами в пол, тянула штурвал в свою сторону. Они встретились взглядами, и в глазах девушки блеснуло такое упрямство, что Батурин опешил. Но потом резко сбил ее руки. У Наташи от боли передернулось лицо, брызнули слезы. Она снова потянулась к штурвалу…

Батурин накренил вертолет в свою сторону, но машина не упала на борт. Прокатившись на одном колесе и почти переворачиваясь, она съехала с посадочной полосы, врезалась в высокий сугроб на обочине, заклинилась в спрессованном снегу и замерла.

Винт вяло вращался, концы лопастей лениво сбивали синеватую верхушку сугроба.

Батурин вывалился из кабины, схватил и затолкал в рот пригоршню грязноватого снега, потом натер им горячее лицо. Он бормотал, обзывая Наташу соплячкой и дурой. Она забыла в своей гордыне, что капитан имеет право и должен покинуть корабль последним. Да, имеет, пусть даже на носилках! И подарочки ему ни к чему!

Подъехала санитарная машина, из нее первой вырвалась коми – мать рыбака. А Батурин смотрел на другую женщину. Богунец платком растирал по ее щекам слезы, но она отклоняла лицо, стараясь поймать взгляд командира.

«Ну вот, радуйся, Богунец! В твоих руках больше, чем счастье».

Батурин отвернулся и пошел не спеша, вразвалку, как ходил всегда, прямо через аэродром к своему дому. Его окликали, с ним здоровались, он не слышал или не хотел слышать.

По лестнице всходил тяжело, хватаясь за перила.

Не раздевшись, оставляя на полу, грязные лужицы, прошел по комнате к шкафу и уставился на пластмассовую лису. Смотрел, не моргая, долго, пока обсохший гладкий воробьишка не сел ему на плечо.

Стараясь не спугнуть воробья, Батурин опустился в кресло, выдвинул ящик шахматного стола и достал из него несколько рисунков. Разложил их на коленях. С каждого листа бумаги смотрела Наташа…

Задребезжал телефон.

Батурин не протянул руки. Он спал.

Вместо эпилога

XXVIII

Впервые попавшего на Крайний Север Полярное сияние завораживает. Оно то неуловимо мерцает, то вдруг бросает в космос многоцветные языки пламени или развешивает над землей колеблющиеся полотнища радужного шелка.

Комаров, глядя на сияние из окна своего нового кабинета, морщился, потирая набрякшие мешочки под глазами. Для него игра света давно потеряла прелесть, больше того – уносила покой Он знал: Полярное сияние прежде всего – магнитная буря.

Перекинув тумблер селектора, недовольно спросил:

– Связь?

– Нет ее. Короткие волны забиты треском, – ответили с радиостанции. – Экраны локаторов и те рыжие!

Буря! Солнечные пятна, рождая поток частиц высокой энергии, бросают его и в сторону Земли, колеблют упругое земное магнитное поле. Пробить его не могут, текут в зоны полюсов и там, проникая в атмосферу, устраивают в ней сполохи полярных сияний. Об этом знает каждый грамотный человек и все-таки восторженно любуется игрой света, даже если он летчик, понимающий, что цветы ночного северного неба как грибы-мухоморы: красивы, но вредны. Столько предупреждений о штормах, прогнозов погоды, тревожных радиосигналов о беде затерялись в ионосфере, как будто попавших в огромную ловушку.

Вот такого неспокойного за ушедших в сияющую ночь товарищей и подчиненных и застал командира Донсков.

– Товарищ командир эскадрильи, разрешите доложить: прибыл из краткосрочного отпуска!

– О-о-о, здравствуй, Владимир Максимович!.. Какой там краткосрочный, ты же полтора месяца носа не казал! Я уж соскучился!

– Так вы прямо из города меня отпустили.

– Привез?

– Всех! – Жена ужин готовит, а ребятишки спят. Надеюсь, не откажете повечерять с нами. Пока мы на квартире у Батурина. Кстати, где он? Улетел?

– Так точно! Улетел. С Луговой. Только поездом улетели молодые. Погреться на юг. Второй, льготный отпуск используют.

– Ну!

– Вот тебе и ну! Новостей куча, в основном приятные… Рация?! – зычно прокричал Комаров в селектор. – Как связь? Не будьте ремесленниками, попросите военных помочь!

– Уже не надо! – раздался в динамике веселый голосок. – Дыхнул кто-то из наших ребят, и мы разобрали – у них все в ажуре!

Комаров заулыбался, ласково погладил свою длинную бороду:

– Скажут тоже – «дыхнул»! И откуда такие выражения берут? А точные. Дыхнул – значит, живет, а, Максимыч? Знаешь, на задании кто? Руссов!

Командир впервые так, только по отчеству, назвал замполита, и тому стало приятно. Почему-то вспомнился первый разговор по приезде в ОСА.

– Да ты садись, присаживайся вон в то кожаное кресло, – гордо окидывая взглядом шикарную мебель в кабинете, предложил Комаров.

– И фифочка в передней для административного куража?

– Секретарша, дорогой! Не придирайся – положена по штату. Правда, я тут семейственность маленькую развел. Ворчать не будешь?